Отражения

Пришлось на ноутбуке поискать подходящий вирус по номеру, куда надо было направлять СМС - и лечить компьютер.

На причале, где стёрлись следы Мандельштама,
не оставив следа,
от меня, не простясь, убегала упрямо,
хоть преклонны года.

Ты, Виктория, знаю, возникла откуда,
из какого луча,
ты, в забот суете сотворённое чудо,
взглядом пламя меча!

А я всё сплю, и спит пространство тоже,
Нас лёгкость утра разбудить не может...
И разуму послушен, так послушен,
Мой грустный, но полуреальный сон...
Поспорь со мной, – он говорит печально, –
И в эти дебри лучше не ходи,
Там вечный шум машин, сплошной час пик,
Снег часто выпадает,
В теченье дня сугробы оседают,
А ночью вновь скрепляет их мороз,
И не до сладких беззаботных грёз,
Там души добрые встречаются совсем нечасто,
Найдёшь клубок проблем – он будет для тебя...
А счастье всё достанется другому,
Чем дольше длится сон, тем хуже для тебя...
А я всё сплю.
Проснуться может всё же?

Шестнадцать строк о феврале –
о позднем снеге на земле
и на ветвях большой сосны,
о том, что все мы ждём весны.

Шестнадцать строчек о мечте –
о следе том, что в высоте
оставил быстрый самолёт,
о том, что где-то старость ждёт.

С судьбой согласие любя,
шестнадцать строчек про себя,
о том, что с самых первых дней
люблю позёмку февралей!

Шестнадцать строчек... Умереть
за тех, кто может нас согреть.
Снег тает. Поле ждёт тепла.
Шестнадцать строк!.. И жизнь прошла.

Шестнадцать строк об октябре –
о том, что иней на заре
прошёл по листьям сединой,
о том, что лето за спиной.

Шестнадцать строчек о тоске –
о том, что брошен на песке
обломок лёгкого весла,
о том, что молодость прошла.

И вдруг, наперекор судьбе,
шестнадцать строчек о тебе,
о том, что с давних пор не зря
ты любишь ветры октября!

Шестнадцать строчек... Я живу.
Дубовый лист упал в траву.
Песок остыл. Ручей продрог.
А я живу!.. Шестнадцать строк.

Маргарита Агашина

* * *
Исхожен путь,
И спускаться - страх,
Но будь хоть седым, хоть юным,
Не мчись ты вперёд,
Да на всех парах,
Цени покой лагуны.
Постой, постой –
Ведь тебе одному
За всё потом отдуваться –
В лагуне сиди,
Ешь свою хурму.
Шанс есть живым остаться!
Ведь так поэты живут всегда,
Сидят до утренней зорьки.
- Ты это любишь?
- Конечно, да!
Уютно вполне.
Но – горько!

Твардовский

Не хожен путь,
И не прост подъем.
Но будь ты большим иль малым,
А только - вперед
За бегущим днем,
Как за огневым валом.
За ним, за ним -
Не тебе одному
Бедой грозит передышка -
За валом огня.
И плотней к нему.
Сробел и отстал - крышка!
Такая служба твоя, поэт,
И весь ты в ней без остатка.
- А страшно все же?
- Еще бы - нет!
И страшно порой.
Да - сладко!

Сидишь, почти прилипнув к стулу,
Среди всеобщей суеты,
Среди добра, трущоб и гула,
Среди природы красоты.

Кальмара шупальцами пальцы
По чёрным клавишам стучат.
Замёрз – укрылся одеяльцем,
Никто ведь не задержит взгляд.

Ты ощутишь в своём сиденьи
Всю невесомость бытия,
И лёгкость мыслей, что в сомненьи
Рождает голова твоя,

И ритм классических балетов,
И славы мраморную слизь...
Господь и люди вместе в этом.
О, Бог! О, небеса! О, жизнь!

Век, утекающий рекою,
Не хочет знать твои мечты,
Тебя, сидящего в покое,
Но жаждущего высоты.

КРЫЛЬЯ ХОЛОПА

Стоишь, плечами небо тронув,
Превыше помыслов людских,
Превыше зол, превыше тронов,
Превыше башен городских.

Раскрыты крылья слюдяные,
Стрекозьим трепетом шурша.
И ветры дуют ледяные,
А люди смотрят, чуть дыша.

Ты ощутишь в своем полете
Неодолимый вес земли,
Бессмысленную тяжесть плоти,
Себя, простертого в пыли,

И гогот злобного базара,
И горожанок робкий страх...
И божья, и людская кара
О, человек! О, пыль! О, прах!

Но будет славить век железный
Твои высокие мечты,
Тебя, взлетевшего над бездной
С бессильным чувством высоты.

Давид Самойлов.

На причале, где стёрлись следы Мандельштама,
не оставив следа,
от меня, не простясь, убегала упрямо,
хоть преклонны года.

Ты, Виктория, знаю, возникла откуда,
из какого луча,
ты, в забот суете сотворённое чудо,
взглядом пламя меча!

Это Евтушенко.
Стихотворение посвящено Нике Турбиной

Восьмилетний поэт

На перроне, в нестёртых следах Пастернака
оставляя свой след,
ты со мной на прощанье чуть-чуть постояла,
восьмилетний поэт.

Я никак не пойму – ну откуда возникла,
Из какого дождя,
Ты, почти в пустоте сотворённая Ника,
взглядом дождь разведя?..

А я всё сплю, и спит пространство тоже,
Нас лёгкость утра разбудить не может...
И разуму послушен, так послушен,
Мой грустный, но полуреальный сон...
Поспорь со мной, – он говорит печально, –
И в эти дебри лучше не ходи,
Там вечный шум машин, сплошной час пик,
Снег часто выпадает,
В теченье дня сугробы оседают,
А ночью вновь скрепляет их мороз,
И не до сладких беззаботных грёз,
Там души добрые встречаются совсем нечасто,
Найдёшь клубок проблем – он будет для тебя...
А счастье всё достанется другому,
Чем дольше длится сон, тем хуже для тебя...
А я всё сплю.
Проснуться может всё же?

А это, стало быть, Ника Турбина

Не спится мне, и времени не спится,
И тяжесть дня не даст сомкнуть ресницы...
Но непослушен, как он непослушен,
Мой проводник по сказкам и мечтам...
Не спорь, устала ты - я слышу тихий шёпот, -
Не бойся ничего, иди за мной,
Там дивные сады, и вечный день,
И дождь совсем не колкий,
Там целый год у новогодней ёлки
Подарки дарит детям Дед Мороз,
И ты сплетёшь себе венок из грёз,
И не уколется душа твоя о лица злые,
Увидишь бал цветов - он будет для тебя...
Я это счастье не дарю другому,
Пусть будет вечен сон. Так лучше для тебя...
Не спится мне.
Пусть лучше мне не спится!

Шестнадцать строк- стих невелик,
Сантиподировал за миг.
Но видно что-то пережил
И... часть души в него вложил.

Прекрасный антипод, в общем-то не уступающий очень хорошему (имхо) оригиналу.
И маскировочный приём - использовать главный образ ИЗ оригинала ("16 строк") - силён,
так как меня сразу намертво увёл в поиск какого-то другого "магического" числа (первыми, конечно, были мысли о 8 строках Пастернака )

Вот такой новый полный антипод. Не перевод.

Автор - трудный.

Да, я уж понял, что в конце концов
Ко мне пришёл посланник Праотцов.
Согбен и дряхл, он – как вопроса знак.
Он здесь всегда, когда сгустится мрак.

И ты заплачешь, слёзы солоны...
Но нет здесь никакой моей вины..
Ведь я искал повсюду лишь добра,
Не соблазняясь блеском серебра.

Вот на столе исписанный блокнот...
В нём дремлет нерождённый антипод.
Готов искать я новые пути,
Да только рифм желанных не найти.

Но почему так щедро льётся пот?
Выходит – в муках создан антипод,
Без пресловутой скляночки чернил,
Которую кибордом заменил.

Вспоминай обо мне иногда за отблеск случайной улыбки,
За хмельную капель нетерпенья и радостной лени струю...
А в воде Петергофских фонтанов должны золотые быть рыбки,
Чтобы в светлую Пасху сверкали, как слово Господне в раю.

И за это, мой сын, мой потомок, мой нежный наследник,
Я – обычнейший член неформальной народной семьи –
Обещаю убрать непременно скамью из передней,
На которой обычно я вёл наказанья твои.

Лишь бы только любили тебя эти люди и птахи,
Ты, нацелясь на жизнь, чья цена, ох, не ломаный грош,
Выйдешь утром за дверь в домотканной обычной рубахе
И в полях-перелесках прямую тропинку найдёшь.

Quote (Well-wisher)
Новый полный антипод.
Наш поэт, не перевод.
Антипод - "концептуальный",
Всё - не прямо и банально...

* * *
На полосатом нотном стане,
Что словно вспаханное поле,
Диезы ноты повышали,
И понижали их бемоли.

Каким размашистым узором
Сеть нот застыла на странице,
Как дым за паровозом скорым,
Который прогудел и мчится, -

Когда угля подбросит в топку
Усталый кочегар лопатой,
В одном желаньи давнем, робком –
Повеселее жить когда-то.

Это я вернулась уже.

Мандельштам

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье,—
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
Как нацелясь на смерть городки зашибают в саду,—
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесу топорище найду.

3 мая 1931. Хмельницкая.

Мандельштам

На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Березы ветви поднимали
И незаметно вечерели.

Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке
Рисунок, вычерченный метко,--

Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.

Наталья Горбаневская

Пора понять начало всех начал,
к тебе приходит дьявол по ночам,
он прям и прост, как в ставенках просвет,
его уж нет, когда идет рассвет.

А ты смеешься, губы солоны,
как девочка, упавшая с луны,
не слышавшая имени греха,
и засыпаешь с криком петуха.

Но вот они, тетрадные листки,
оруженосцы страсти и тоски,
строители заброшенных дорог,
дарители непрошенных даров.

Откуда же такая в горле сушь?
Так это он, улавливатель душ,
так это он бессмертье заменил
мучительною скляночкой чернил.

Ну, где ты, Гаврила,
Опять под столом?
Ненастье накрыло
Саратов крылом.

Исполнена злости,
Передник узлом,
Намну тебе кости!
Опять под столом?

Проснись! Сковородкой
Сейчас разбужу.
Измучен ты водкой,
Как я погляжу.

С тобою, хоть петлю
Намылить и лезть...
Мурлычешь?...Уж нет ли
Любовницы здесь?..

Ну, где ты, Гаврила,
Опять под столом?
Ненастье накрыло
Саратов крылом.

hi

Перед старым богатеем
Две наложницы сидят.
На него смотреть не смеют,
Робкий свой отводят взгляд.
Обе, скажем, не красотки,
Отгорело всё внутри,
И перебирают чётки
В тонких пальцах до зари.

Им не мил старик богатый,
Но оплачивает всё.
Только чувства нужно прятать,
Чтоб хозяин не усёк!
«Кто сегодня в ночь со мною?» –
Спрашивает господин
И костлявою рукою
Раздвигает шёлк гардин.

Это Пушкин, Я здесь, Инезилья!

Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном.
Объята Севилья
И мраком и сном.

Исполнен отвагой,
Окутан плащом,
С гитарой и шпагой
Я здесь под окном.

Ты спишь ли? Гитарой
Тебя разбужу.
Проснется ли старый,
Мечом уложу.

Шелковые петли
К окошку привесь...
Что медлишь?.. Уж нет ли
Соперника здесь?..

Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном.
Объята Севилья
И мраком и сном.