|
Так, спесь твоя сильна, и сны твои
страшны,
пока стоит в ушах - невольный ли, влюбленный -
шум, сочетающий тщеславный плеск волны
и гул молитвы отдаленной.
И посох твой расцвел, и слезный взгляд просох:
на что же плакаться, когда в беде-злосчастье
нам жалует июль глубокий, сладкий вздох
и тополиный пух опухших глаз не застит?
Пусть время светится асфальтовым ручьем,
пусть горло, сдавлено волнением начальным,
переполняется тягучим бытием,
текучим, зябнущим, прощальным, -
пусть с неба низкого струится звездный смех -
как голосит душа, как жаль ее, дуреху! -
не утешение, но музыка для тех,
кто обогнал свою эпоху.
|
Так, честь
твоя бледна. А сны твои – смешны,
Пока блестит в глазах, от выпивки распухших,
Свет, добавляющий свинцовый блеск волны
К лучу звезды, давным-давно потухшей.
Штаны давно протёр, весёлый взгляд – пропил...
Над чем смеяться, если – разлюли – малина! –
Нас хмурый зябкий март давно приговорил
К печальной участи обманутого сына?
Пусть время тянется тягучею квашнёй,
Аорта сдавлена страданием финальным,
И всё опустошается клешнёй
Хоть – птеродактиля. А всё равно – банально.
В чертогах ангельских не зазвучит твой смех...
Молчит душа... Не жаль её, дурёху!
Не булка сладкая, а горький хлеб для тех,
Кто не догнал ушедшую эпоху.
|