|
Неважно, что Гомер был слеп.
А может, так и проще...
Когда стихи уже - как хлеб,
они вкусней на ощупь.
Когда строка в руке - как вещь,
а не туманный символ...
Гомер был слеп, и был он весь -
в словах произносимых.
В них все деянию равно.
В них нет игры и фальши.
В них то, что - там, давным-давно,
и то, что будет дальше.
Слепцу орали: - Замолчи!-
Но, не тупясь, не старясь,
стихи ломались, как мечи,
и все-таки остались.
Они пришли издалека,
шагнув из утра в утро,
позелененные слегка,
как бронзовая утварь.
Они - страннейшая из мер,
что в мир несем собою...
Гомер был слеп, и он умел
любить слепой любовью.
И мир, который он любил
чутьем неистребимым,
не черным был, не белым был,
а просто был любимым.
А в уши грохот войн гремел
и ветер смерти веял...
Но слепо утверждал Гомер
тот мир, в который верил.
...И мы, задорные певцы
любви, добра и веры,
порой такие же слепцы,
хотя и не Гомеры.
А жизнь сурова и трезва,
и - не переиначить!
Куда вы ломитесь, слова,
из глубины незрячей?
Из бездны белого листа,
из чистой, серебристой,-
юродивые, босота,
слепые бандуристы...
|
Неважно, что Бетховен – глух,
Зато потомкам проще:
Когда взрывают ноты слух –
Их ощутишь на ощупь.
Когда симфония в мозгу,
Когда она – как символ...
Бетховен – глух, но я могу
Страдать невыносимо
От нот, что режут без ножа,
Что звёзды открывают,
Что, только правдой дорожа.
Зовут нас, поднимают.
Над ним смеялись: Погоди!
Темна твоя дорога.
Но – жили ноты . И в груди
Слова звучали Б-га.
Они ворвались в нашу жизнь, -
И в день, и в ночь, и в утро,
Не выдвигая укоризн,
Знакомые, как утварь.
Они пришли во всей красе,
Наполнив мир собою...
Старик был глух, но он умел
Украсить звук любовью.
И мир, огромен и кипуч,
С его дерзаньем светлым,
Смеялся над тревогой туч
И над вулканов пеплом.
И я, кропая антипод,
Заранее виновен,
Что верю в мир высоких нот,
Хоть я и не Бетховен.
Пусть смерть, жестока и трезва,
Своё возьмёт в итоге,
Мы СЛЫШИМ вечные слова
И дома, и в дороге.
Доверим белому листу...
И, позабыв невзгоды,
Сквозь слепоту и глухоту
Напишем антиподы.
|