|
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом,
веющим с океана.
Закат догорал в партере
китайским веером,
и туча клубилась, как крышка
концертного фортепьяно.
Четверть века назад ты питала
пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте,
немножко пела,
развлекалась со мной, но потом
сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно
поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в
провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям,
идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете
есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и
мною.
Не пойми меня дурно. С твоим
голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано;
никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь человеку
нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю
прожил.
Повезло и тебе: где еще, кроме
разве что фотографии
ты пребудешь всегда без
морщин, молода, весела, глумлива?
ибо время, столкнувшись с
памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю
гнилье отлива.
|
Любимая, вчера я вернулся домой ранним утром,
Успев надышаться выхлопами
ранних такси.
Восход расцветал на галёрке
розовым перламутром,
Но тут же дождь разошёлся так,
что хоть святых выноси.
Двадцать лет назад ты любила
оказаться под дождиком,
Бренчала на клавикордах, и на
гитаре умела,
Любила меня, но потом –
сбежала с художником,
И, судя по счёту в банке,
чудовищно поумнела.
Кажется, ты теперь заседаешь в
Парламенте, или в Думе...
Пишешь общим врагам панегирики
иль ... некрологи.
А мне жаль времени,
потраченного на раздумья
О нашей, казалось бы, общей
когда-то дороге.
Пойми меня правильно. С твоей
репутацией
Ничего особенного не
случилось: она почти не подмочена.,
Но – по мне – как была ты
Манькою-Облигацией,
Так ей и осталась. Хотя
жизнь-то – почти закончена...
Да, не везёт тебе – ты уже
никогда
Не прыгнешь в седло, не
бросишься в реку...
Ибо Время тонет в беспамятстве,
и эта беда
Суждена даже самому
совестливому человеку.
|