|
Памяти Мандельштама
Не ты ль, отец, и тень твоя со мною?
Не ты ли шлешь из сумрачных
веков
волчание, молчание ночное,
возню серебросерых облаков?
Не так же ль у тебя такой же
ночью
век оборотень душу уволок?
Не так же ль на меня ужасной
ношей
напрыгивает оборотень волк?
Услышь, услышь, не спи, мой
крик прощальный,
услышь, не дожидаясь до зари,
Кто б ни был ты, мой сын
далекий дальний,
печаль мою послезно повтори.
Ты еще жив. И я когда-то
думал,
любовь не понимая, не щадя:
я жив еще. В груди моей
угрюмой
свисает ветвь осеннего дождя.
Беда, беда, — зову я, выбегая,
Навстречу мне желанная беда, —
Убейте меня, что ли, дорогая.
Любовь вас не полюбит никогда.
Но и меня любовь уже не лечит,
а из угла прожорливо глядит.
Сама уже несчастью не перечит,
сама — несчастье, так она
звучит:
звенит, звенит надсадною
струною
и начинает в ухе звезденеть,
и голос свой примешивает к вою
не смерть, но равнодущие и
смерть.
Но и под грохот этого дуплета
улавливает слух военный гром.
Безумная тогда выходит Грета,
и Брейгеля дрожит серебрый
дом.
Но тихо, тихарями, мастерами
идем мы на работу. Город спит.
И родина народными руками
добротное убийство мастерит.
Как много дел бесчестных и
опасных
мы делаем усердно по утрам,
и кое-как сколачиваем наспех
бессмертие свое по вечерам.
А неслуха не любит век железный
-
служи или молчи. Не замолчу.
Отец мой давний, сын мой
неизвестный,
меня уж нет... Но вот же я,
звучу.
|
Да, это я, отец... Здесь и сестра со мною.
Мне кто-то шлёт из сумеречных
лет
Медвежий рык за смежною стеною
И равнодушно-жёлтый лунный свет.
Вот так же и тебя в смурную
полночь
Ждал за углом «нетравоядный»
век.
И, чувствую: глаза слезами
полны,
Хоть привыкает к пыткам
человек.
Проснись, проснись, услышь мой
сиплый шопот,
Его несёт кровавая заря...
Детей за мной бегущих слышу
топот,
Но радость их охватывает зря.
Ты уже мёртв... И я ведь знал
наверно,
Что ненависть, осевшая в груди
Нас убивает медленно и
скверно,
Как губят всё кислотные дожди.
«Заря, заря,» - шепчу, но не
сдвигаюсь,
Уже горит отчаянно восход...
Я жить хочу... И я во всём
покаюсь...
Любовь простит безвольный мой
уход.
Да, лишь любовь пороки мира
лечит,
Улыбкой тонкой с неба шлёт
привет...
Какой дурак той святости
перечит,
Отвергнет кто её нездешний
свет?
Но - дребезжит, как струны
фортепьяно,
И звуком этим уши заложив,
Вплетается дурная песня
пьяных,
Смертельного бездушия мотив.
Неясна этих нот зловещая
орбита...
Исторгнет Фауст пару тёмных
слов...
Летит, нагая, в небе
Маргарита,
А Босх в корабль сажает
дураков...
Пройдохами, лентяями, ворами
Идём с работы. Город ещё бдит.
Чужая власть бесчестными
руками
Лукавый фокус снова
мастерит...
Бывает, список дел – полезных,
нужных
Мы с вечера планируем
свершить,
А утром – вновь сникаем
неклюже,
Стремясь те планы поскорей
забыть.
Послушны мы... Нас любит век
чугунный
И учит нас: «Молчи!» Но – не
хочу!
Отец мой дряхлый, мой сынишка
юный!
Я – здесь. Я жив. И снова к
вам лечу...
|