|
Бессмертия у смерти не прошу.
Испуганный, возлюбленный и нищий, —
но с каждым днем я прожитым дышу
уверенней и сладостней и чище.
Как широко на набережных мне,
как холодно и ветрено и вечно,
как облака, блестящие в окне,
надломленны, легки и быстротечны.
И осенью и летом не умру,
не всколыхнется зимняя простынка,
взгляни, любовь, как в розовом углу
горит меж мной и жизнью паутинка.
И что-то, как раздавленный паук,
во мне бежит и странно угасает.
Но выдохи мои и взмахи рук
меж временем и мною повисают.
Да. Времени — о собственной судьбе
кричу все громче голосом печальным.
Да. Говорю о времени себе,
но время мне ответствует молчаньем.
Лети в окне и вздрагивай в огне,
слетай, слетай на фитилечек жадный.
Свисти, река! Звони, звони по мне,
мой Петербург, мой колокол пожарный.
Пусть время обо мне молчит.
Пускай легко рыдает ветер резкий
и над моей могилою еврейской
младая жизнь настойчиво кричит.
|
Кончины я у жизни не прошу,
Богач надменный, брошенный и … жадный,
Но каждой ночью – будущим дышу,
Колеблемый лишь горечью досадной.
И тесно в переулках узких мне,
И жарко, и пустынно и ... постыло,
Как пятна на прискучившей луне,
А ведь когда-то всё казалось "милым”…
Зимою иль весною я умру,
Листва у изголовья всколыхнётся...
Смотри-ка, - ненависть расселась на полу,
И к ней верёвочка незримо вьётся.
Но что-то, как гудящий майский жук,
Во мне спешит и просится призывно,
Но только вдох и жест повисших рук
Роднит меня с пространством неразрывно.
Нет. Космосу – о судьбах всех живых
Я не слагаю песенок смешливых
Нет. И друзей не вспомню я своих
В стишках поверхностных и торопливых.
Гори в труде и не дрожи в воде,
Лети отсюда прочь – на мили и столетья…
Безмолствуй, океан! Пусть всюду и везде
Забудут обо мне в минуты лихолетья.
Пусть время скажет только пару слов...
Зажгут свечу... И выставят в оконце...
И в дверь жилища старого японца
Пусть жизнь войдёт, милее всяких снов.
|