|
Тель-авивские харчевни,
забегаловок уют,
где и днем, и в час вечерний
хумус с перцем подают.
Где горячие лепешки
обжигают языки,
где от ложки до бомбежки
расстояния близки.
Там живет мой друг приезжий,
распрощавшийся с Москвой,
и насмешливый, и нежный,
и снедаемый тоской.
Кипа, с темечка слетая,
не приручена пока...
Перед ним -- Земля Святая,
а другая далека.
И от той, от отдаленной,
сквозь пустыни льется свет,
и ее, неутоленной,
нет страшней и слаще нет.
...Вы опять спасетесь сами.
Бог не выдаст, черт не съест.
Ну, а боль навеки с вами, --
боль от перемены мест.
|
Забегаловки Парижа,
шум, скандалы, суета,
что подальше, что поближе,
не умеют ни черта.
Недоваренное просо
пучит людям животы,
От Атоса до Портоса
И Планше – у всех глисты.
Рад один лишь завсегдатай,
позабыв свою Гасконь,
без усов, не бородатый
и всё время ржёт как конь.
Шляпа с дыркой, без плюмажа,
но горит отвагой взор...
Перед ним – Париж и даже
Лувр и королевский двор.
Что Гасконь, Прованс, Луара?
Всё покрыто темнотой,
Не нужны теперь и даром –
Ни пожить, ни на постой.
...Бог поможет мушкетёру,
Сам не оплошает он.
Годы славы, дни позора, –
Радость от своих времён.
|