|
Смеясь, ликуя и бунтуя,
в своей безвыходной тоске,
в Махинджаури, под Батуми,
она стояла на песке.
Она была такая гордая -
вообразив себя рекой,
она входила в море голая
и море трогала рукой.
Освободясь от ситцев лишних,
так шла и шла наискосок.
Она расстегивала лифчик,
чтоб сбросить лифчик на песок.
И вид ее предплечья смутного
дразнил и душу бередил.
Там белое пошло по смуглому,
где раньше ситец проходил.
Она смеялася от радости,
в воде ладонями плеща,
и перекатывались радуги
от головы и до плеча.
|
Почти рыдая, но негромко,
и радуясь, что жизнь одна,
в Москве, на Старой Божедомке,
решил я прыгнуть из окна.
А был я скромным и застенчивым –
себя считая ветерком,
Впивался в воздух я изменчивый
и воздух трогал языком.
В трепещущей одежде ветра,
летел вперёд и напрямик.
Натягивал в полёте гетры,
чтоб не упали в мой тупик.
Что ж, вид моих неброских мускулов
кого-то вряд ли возбудит,
тут где татарское, где русское,
анализ не определит.
Холодный воздух слёзы жгучие
Стирает, встретившись со мной,
меня окутывая тучами
от глаз до крыльев за спиной.
|