|
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь
И в них твоих измен горящую
струю.
Пью горечь вечеров, ночей и
людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь
пью.
Исчадья мастерских, мы
трезвости не терпим.
Надежному куску объявлена
вражда.
Тревожный ветр ночей - тех
здравиц виночерпьем,
Которым, может быть, не
сбыться никогда.
Наследственность и смерть -
застольцы наших трапез.
И тихой зарей,- верхи дерев
горят -
В сухарнице, как мышь,
копается анапест,
И Золушка, спеша, меняет свой
наряд.
Полы подметены, на скатерти -
ни крошки,
Как детский поцелуй, спокойно
дышит стих,
И Золушка бежит - во дни удач
на дрожках,
А сдан последний грош,- и на
своих двоих.
|
Ем сладкую фасоль, весенних хлябей сладость
В ней верности моей холодный
пьедестал.
Ем утренний туман, дневного
бденья радость,
И лишь твоих стихов я сладость
не едал.
Плоды ночных балов, мы Бахуса
отвергли.
Решили провести всю жизнь свою
в труде.
В спокойном свете дня - пиры
былые меркли,
Которые теперь не помнятся
нигде.
Настойчивость и жизнь – вот
содержанье буден.
Водою дождевой – всё залито в
лугах –
Торопится, бежит, изыскан,
многотруден,
Мой шестистопный ямб, как Кот,
что в сапогах.
Порядка нет вокруг – не убрана
посуда,
Как хрипы старика, порядок
сбитых строк,
Но мы ещё стоим, есть два
гроша покуда,
Хоть Кот от неудач решил
продать сапог.
|