|
Есть в растительной жизни поэта
Злополучный период, когда
Он дичится небесного света
И боится людского суда.
И со дна городского колодца,
Сизарям рассыпая пшено,
Он ужасною клятвой клянется
Расквитаться при случае, но,
Слава Богу, на дачной веранде,
Где жасмин до руки достает,
У припадочной скрипки Вивальди
Мы учились полету - и вот
Пустота высоту набирает,
И душа с высоты пустоты
Наземь падает и обмирает,
Но касаются локтя цветы...
Ничего-то мы толком не знаем,
Труса празднуем, горькую пьем,
От волнения спички ломаем
И посуду по слабости бьем,
Обязуемся резать без лести
Правду-матку как есть напрямик.
Но стихи не орудие мести,
А серебряной чести родник.
|
НЕТ в художника
жизни животной
Тех счастливых и радостных лет,
Когда он несудим, беззаботный,
Когда ловит небесный он свет.
И на старой соломенной крыше,
Отгоняя залётных ворон,
Сокрушаясь, что в люди не вышел,
Принимает как данное он,
Что какого-то чёрта в столицу,
Где ни деревца нет, ни цветка,
Ездил на пианистке жениться,
Дело гиблое, наверняка,
Но остались в душе эти звуки,
Что стремятся в небесную высь,
Улетают от горя и муки,
Наплевав на земную всю слизь...
Тайны жизни двавно нам открыты,
Пить забросили, стали смелей,
Не волнуемся, всё шито-крыто,
Есть и силы, и куча рублей,
Поддаёмся немножечко лести,
Правду-матку не режем в глаза.
Лишь картины – орудие мести.
В них и правда, и честь, и слеза.
|