|
Ни ты, читатель, ни ультрамарин
за шторой, ни коричневая мебель,
ни сдача с лучшей пачки балерин,
ни лампы хищно вывернутый стебель
-- как уголь, данный шахтой на-гора,
и железнодорожное крушенье --
к тому, что у меня из-под пера
стремится, не имеет отношенья.
Ты для меня не существуешь; я
в глазах твоих -- кириллица, названья...
Но сходство двух систем небытия
сильнее, чем двух форм существованья.
Листай меня поэтому -- пока
не грянет текст полуночного гимна.
Ты -- все или никто, и языка
безадресная искренность взаимна.
|
И сам писатель,
и густая пыль
под мебелью, и стираные шторы,
и старенький его автомобиль,
высоковольтной линии опоры,
– как нефть, что бьёт из скважины ключом,
и самолёт, взлетающий над крышей, –
К написанному всё это причём,
В написанном оно живёт и дышит.
И ты – всё мирозданье для меня,
Я для тебя – и жизнь, и звуки речи...
Как непохожа, руки уроня,
ты на дитя простое человечье.
Гляжу в тебя без ведомых причин
от утреннего гимна до заката.
Я – всё или никто? Среди мужчин
Считаю себя искренне – богатым.
|