|
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно
вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного
фортепьяно.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля
и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с
инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь
сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья
более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом,
именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь -- человеку нужна, как
минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Повезло и тебе: где еще, кроме разве что
фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела,
глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем
бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.
|
Надоело, зачем
же ты будишь в рань эту несусветную,
открываешь вдруг форточку, хоть за окном так
сыро.
Восход подходил к балкону японкой бледною,
туман поднимался, и, как на картине, летел над миром.
Обещала вчера, что пожаришь котлеты из фарша
свежего,
и не будешь утром будить меня громким пеньем,
поскучаем вдвоём, но всё время будем взаимно
вежливы,
и, по моей просьбе, оценишь стихотворенье.
Надеюсь увидеть тебя между кухнею и столовою,
вечером могут зайти к нам друзья, причём, захотят
покушать
те котлеты, что всё там лежат пока ещё не
готовые,
нежаренные, а я тебя должен слушать.
Ты пойми меня верно. С твоим голосом, телом,
данными
мне, конечно, ужасно ты нравишься, сомнения в этом
нету,
но забыть об обеде – отправиться снова в ванную,
ну что за дела? Я жду от тебя котлеты.
Если мне повезёт, ты всегда будешь выглядеть так
же молодо,
никакой седины, ни морщин, ни, тем более,
целлюлита!
Ибо явно решила выбрать ты из диет лишь леченье
голодом.
Встал, включил верхний свет, поищу, что там
недопито.
|